Россия Делает Сама
- Ну и где твой приятель. Мы сейчас опоздаем к началу. Вы так и на лекции ходили?
Ниночка Пикина дула губы игриво сердясь на своего спутника Петра Цветкова, аспиранта физико-технического института, хотя и на самом деле она заметно нервничала.
- Нина, ты угодила в точку. Мы с Лешей и в студентах не ходили на лекции, а бегали на семинары в институт, где теперь работаем.
Петя недавно познакомился с Ниной, играя в волейбол в парке, и при каждой возможности старался щегольнуть перед ней, произвести впечатление.
В широком фойе мимо них шли и шли люди в направлении главной аудитории. Весь Политехнический институт был взбудоражен сегодняшним событием: перед студентами приехал выступать известный академик Павел Капица, выпускник института, долгое время работавший в Кембридже и имевший мировую известность. Поговаривали, что сам Сталин распорядился не выпускать его из России, когда он с семьей приехал в отпуск домой из Лондона повидаться с родными.
В толпе студентов, молоденьких девушек и парней, многие с интересом поглядывали на Петину спутницу, высокую статную брюнетку, в белом длинном платье с широким воланом внизу. Нинины щеки, и без того румяные, горели от волнения, черные глаза блестели, с выражением не то ужаса, не то восторга, а блестящая смоль волос придавала всему ее облику особую эффектность и торжественность.
Среди собирающейся на лекцию публики было много людей и более зрелого возраста: научных сотрудников, преподавателей и даже профессоров. Увидев наконец Лешу, приближающегося в толпе, Петя выдохнул с облегчением, устав страдать от уколов своей беспокойной спутницы. Леша был из тех людей, которым все сходит как с гуся вода: открытый в общении, одинаково простой и дружелюбный со всеми, он с первой встречи у всех вызывал симпатию и ему многое прощалось его знакомыми.
- Петя, извините меня пожалуйста, никак не мог найти сегодня свою новую рубашку - тетя постирала ее и так положила, что и так и нарочно не спрячешь. Еще как назло дождь пошел.
- Как можно идя под дождем совсем не замочить одежды? – вмешалась в разговор Нина.
- У меня в руках была тросточка, и я на ходу отмахивался ей, отбивая каждую каплю. – не моргнув глазом нашелся сказать Леша и все троица весело рассмеялась такому ответу.
- Ты сегодня с дамой!
- Да, Нина – это Леша, Леша – это Нина. А теперь давайте двигать ногами, или мы рискуем опоздать и придется сидеть на ступенях.
И смешавшись с толпой, движущейся по широкому коридору, они поспешили к большой физической аудитории.
В огромной полукруглой зале, с рядами слушателей растущих ярусами от площадки у доски, было полным-полно народу и воздух гудел от людских голосов. После некоторого ожидания, внизу у досок появился ректор института в компании нескольких человек; в зрительном зале все пришло в движение, слушатели быстро занимали свои места и следом все замерло.
Ректор вышел на середину и властно осмотрел аудиторию: свободных мест не было видно, сверху до низу все ряды были заполнены слушателями, люди стояли даже по бокам вдоль стен, а опоздавшие продолжали заглядывать в входные двери и просачиваться в зал.
Ну, давайте начнем. Закройте пожалуйтесь двери. Сегодня у нас с вами особый гость, большой ученый, академик, выпускник Политехнического института Петр Капица.
- Среднего роста мужчина в элегантном костюме в клетку, делавшем похожим скорее на известного артиста чем на ученого, скромно стоял за ректором и склонив голову на бок утвердительно кивал, словно подтверждая свое согласие с говорившим.
Вы знаете, что мы сейчас готовимся к главному событию 1941 года, к выпуску наших новых дипломированных специалистов, востребованных народным хозяйством страны. Чтобы напутствовать в жизнь этих молодых людей и прекрасных девушек мы пригласили сегодня академика Капицу, работающего на переднем крае мировой науки. Я не буду сильно злоупотреблять вашим вниманием, поскольку Петр Леонидович чрезвычайно интересный собеседник, ради которого мы все сегодня собрались, скажу лишь только, что он является блестящим ученым и наш университет по праву гордится таким выпускником. Должен сказать, что мировая наука, и в частности физика, переживает сейчас революционное время, я не побоюсь этого слова. И особенно приятно, что мы также находимся в авангарде: благодаря строительству у нас в городе циклотрона (чтобы произнести этот термин ректору потребовалась шпаргалка) впервые в истории радиоактивности наша страна заняла одно из ведущих мест в мире в науке наряду с Парижем и с Америкой. Наши ученые теперь могут теперь исследовать новые явления, связанные с распадением тяжелых ядер металлов, и невозможно даже предвидеть все новые открытия, которые будут сделаны в этой области. Но об этом всем, и много о чем еще вам лучше расскажет наш гость.
Оказавшийся после этого представления в центре внимания господин в костюме с щеголевато, небрежно на сторону, повязанном галстуке, вышел немного вперед, поблагодарил ректора и начал говорить тихим, ровным, спокойным голосом, от чего в аудитории установилась такая тишина, что каждый скрип стульев или кашель были отчетливо слышны. Превращение было магическим и почти мгновенным: перед слушателями взамен немного застенчивого, начинавшего седеть мужчины, стоял мастер своего дела, большой ученый, которого все в аудитории слушали затаив дыхание.
- В физике, как и других науках, есть области хорошо изученные людьми и описанные ими с помощью разного рода предположений, гипотез и теорий. Эти теории затем попадают в учебники, по которым люди учатся, а студенты еще и сдают экзамены. И у многих людей, в том числе в зрелом возрасте, в силу присущего нам всем консерватизма возникает ощущение незыблемости теорий, которые мы когда-то выучили. Однако при развитии науки, в процессе научно-технического прогресса, незыблемы лишь твердо изученные научные факты, тогда как теории постоянно развиваются и совершенствуются. Таким образом мы постоянно совершенствуем наше понимание истинной картины окружающего мира.
Я занимаюсь экспериментальной физикой, и у нас часто бывает так, что хороший эксперимент порождает проблему, поскольку его результаты невозможно объяснить. Когда такое случается это означает катастрофу для теории. Наука движется вперед катастрофами малого и великого порядков.
Академик говорил около часа, затем перешли к вопросам, и из зала тот час же спросили:
- Говоря о нерешенных проблемах, вы имели ввиду овладение энергией атома?
- Знаете, вопрос об овладении атомной энергией – это давняя проблема. Моим учителем Эрнестом Резерфордом в Англии и его учениками эта область была очень хорошо проработана и сегодня можно с большой достоверностью утверждать, что атомной энергией мы по всей видимости не воспользуемся. Да, атомная энергия играет решающую роль в астрономических системах, где задействованы большие массы вещества, энергия звезд берется из атома, но в жизни человека она не играет и не будет играть какой-либо роли.
- Можете побольше рассказать нам об этом? Неужели все исследования энергии атома имеют чисто теоретический интерес?
- Мы научились извлекать ядерную энергию, и это действительно большое количество энергии: из куска металла размером с куриное яйцо можно извлечь энергии столько же как при сжигании сотни тонн каменного угля, однако на то чтобы получить эту энергию приходится затратить больше чем мы в результате получаем. Посчитано, что тяжелого металла, например, урана, который необходим для ядерных реакций нужно огромное количество, целые тонны, тогда как сейчас в год его производство у нас исчисляется граммами. Знаете, на самом деле, те процессы, которые мы применяем в технике, обычно уже встречаются в природе в какой-то форме. Но если бы в природе существовала цепная реакция распада атомного ядра, мира бы уже не существовало, он давно бы взорвался. Есть какие-то силы, которые держат этот мир в равновесии. Мне кажется у нас и без атома очень много источников энергии, нужно просто научится ими пользоваться.
- Значит вы считаете, что работы физиков над атомным ядром не дадут новых больших открытий?
- Это очень благодарная работа и ее выводы очень интересны, даже если они не приведут к использованию ядерной энергии. Однако если обсуждать перспективность, мне кажется в области физиологии и химии здесь гораздо большие горизонты чем в физике.
В коридоре раздались голоса и приглушенный смех, послышался звук шагов, идущий ближе, ближе, наконец старенькая дверь скрипнула в тишине и в духоту сумеречной, пыльной комнаты ворвалась свежесть ночного воздуха с тонкой нотой женских духов. Молодой мужчина склонившийся над тетрадью с записями за старенькими письменным столом обернулся к вошедшим и с напускным упреком сказал:
- Ну наконец то! Петя тебя только за смертью посылать. Куда ты запропастился?
- Не ворчи коллега! У нас гости, посмотри с кем я. Давай-ка, освобождай генеральское кресло.
Вслед за Петей в комнату аккуратно проскользнула Нина и с интересом осматривалась по сторонам в этом просторном помещении с голыми, крашеными стенами и с большим количеством массивного оборудования, странного вида, отсвечивающего в темноте блеском железа. Роскошные локоны волос Нины были изящно уложены на голове двойным валиком, плотно затянуты и прихвачены бантами по бокам головы, и свободно опускались сзади на затылке едва касаясь спины. В строгом и простом темном платье, с белоснежно белым накладным воротничком она походила на учительницу из учебника для младших классов. Леша поспешно поднялся, уступая девушке свое кресло, сильно потертое и обшарпанное, да так и застыл, любуясь ею.
- Почему оно генеральское? – удивленно спросила Нина, поворачивая свою красивую голову из стороны в сторону, привычно не придавая никакого внимания тому впечатлению, которое она производит на окружающих.
- Наш начальник лаборатории, Игорь Васильевич, мы его называем между собой «генералом», когда он приходит, это кресло должно быть немедленно освобождено для него.
- А вы на чем будете сидеть? – спросила Нина, аккуратно устраиваясь в кресле.
- У меня есть дежурный табурет, а Леша, наверное, уже и насиделся уже за сегодня, да? - Петя с грохотом вытащил откуда-то из-под стола здоровенный деревянный табурет и с довольным видом устроился рядом с Ниной.
- Как тебе наша лаборатория? Этот, хм, храм науки!
- Трудно сказать. Я еще не разобрала. На самом деле, я представляла себе это несколько иначе.
- Конечно у писателей фантастов лаборатории ученых выглядят иначе, более впечатляюще, но зато у нас здесь все по-настоящему. Когда-то раньше в этом здании была больница для душевнобольных, теперь здесь обитают физики, но в стенах и во всей атмосфере возможно осталось что-то странное, загадочное. Ты не находишь?
- У нас в университете, на факультете журналистики, физиков с математиками все считают странными, не от мира сего, так что такая атмосфера вполне соответствует моим ожиданиям.
- Нина, я сделаю вид, что не заметил этой твоей колкости. Кстати, Леша, ты покормил Эйнштейна?
- Да. Я покрошил ему хлеб на ужин.
- Кто такой Эйнштейн?
- Эйнштейн, это наша домашняя мышь. Он живет здесь в лаборатории. Поскольку когда он появился нам пришло вдохновение в решении одной сложной проблемы, мы и назвали его Эйнштейном.
- Какой ужас, Петя, ты же знаешь, что я очень боюсь мышей.
- Ладно, мы прикажем ему сидеть у себя в домике и не появляться. Между прочим, наш директор института, до войны работал в Германии и лично знаком с Альбертом Эйнштейном. Алексей, а не включить ли нам радиоприемник? Давайте послушаем музыку.
- Я отключил его, чтобы не создавать помех в эксперименте. Но я уже закончил измерения, так что, можешь включить радио. Я, кстати, уже собирался уходить, меня давно дома ждут.
Петя включил приемник, поймал волну и из репродуктора мягко и мелодично зазвучала музыка, звучал рояль с флейтой, их звуки сплетаясь друг с другом взлетали, затем начинали угасать, распадались и совсем затихали.
- Какой он забавный. – сказала Нина, когда Леша, поспешно сложил все свои бумаги в старенький портфель, прихватил его под мышку, нацепил кепку и быстро попрощавшись ушел.
- Он очень скромный, особенно с девушками, но на самом деле Леша у нас большая умница и у него золотые руки. Мы смастерили с ним вот эту уникальную камеру для регистрации событий происходящих в атоме, она сверхчувствительная, в десять раз более чувствительная чем в лабораториях в Америке. Петя сам, вручную, наносил кисточкой на пластины слои краски с ураном, а затем еще покрыл их сверху тончайшим слоем золота, чтобы исключить помехи. Художник в своем роде.
- Это и есть та самая камера, с помощью которой вы проникли в тайны материи, недоступные пониманию академика Капицы? С виду так просто перевернутая кверху дном кастрюлька. Ты покажешь мне как это работает?
- Сейчас все будет. Только сначала Нина, поскольку мы наконец остались с тобой вдвоем, я бы хотел… - Петя вплотную придвинулся к девушке и взял ее за руки пытаясь заглянуть ей в глаза. Она игриво ускользала от него.
- Я так и знала Петя, что в этой ночной прогулке в лабораторию был какой-то подвох. Какой ты оказывается обманщик. И совсем не научные темы у тебя были на уме.
- Неправда. Загадку природы мы сейчас увидим своими глазами. Удивительную тайну природы, открытую нами. Но это ведь пока всего лишь крохотная щелочка, в которую можно подсматривать за той огромной тайной ядерной энергии материи, которую мы собираемся отвоевать у природы. Однако Нина… сначала я должен признаться, что я, я безумно люблю тебя, и любовь к тебе сейчас заслоняет собой все …
- Все, и даже физику?
Изловчившись, он успел поцеловать ее губы, но она тут же аккуратно, но решительно, отстранилась от него и строго взглянув ему в глаза сказала – Петя не будь обманщиком, я же сказала тебе, мы пришли сюда не за этим.
- Хорошо, прекрасно Нина. Итак! – он вскочил на ноги, глаза его горели от возбуждения, голос его звучал вдохновенно, на него нельзя было смотреть без восхищения.
- Перед нами самая чувствительная, совершеннейшая в мире камера, способная заметить даже мельчайшую заряженную частичку, вылетевшую из атома. Сначала, когда мы начинали опыт, мы подносили к ней источник радиации, лучи которого выбивали частицы из ядер урана, нанесенного на пластины. Однако позднее мы заметили, что частицы продолжают вылетать даже без источника радиации, пусть и значительно реже. Это было как гром среди ясного неба – представляешь, значит ядра тяжелого металла сами разваливаются на части. Пусть мы не умеем пока управлять этим, но раз распад ядра в принципе происходит, то мы обязательно научимся управлять освобождающейся при этом энергией.
- Так просто, и это все открытие?
- Нет, конечно нет. Генерал задал нам тысячу вопросов, на которые нам пришлось ответить чтобы доказать, что ядро действительно распадается самостоятельно, а не от какой то залетной частицы. Мы спускались с камерой в метро, глубоко под землю, чтобы защитить ее от космического излучения. Мы преодолели все препятствия, сняли все вопросы и мы доказали.
- Я хочу видеть, как вылетает частица!
- Вот. Ты начинаешь понимать азарт экспериментатора. Смотри, я подаю электричество на разъемы камеры. Она сейчас под высоким напряжением, ни в коем случае не касайся ее руками. И теперь смотрим сюда.
- Здесь светящаяся зеленая полоска.
- Давай ждать. Когда в камеру попадет частица мы это заметим.
- Так и сидеть, смотреть напрягая глаза? И сколько нам ждать?
- Точно не могу сказать, это случайный процесс, минут десять, может быть пятнадцать.
- И долго вы так сидите здесь в ожидании?
- Бывает, что и целую ночь на пролет.
- Это же ужасно скучно!
- Смотри, вот она! Камера зарегистрировала вылет частицы.
- Серьезно? Ну вот, а я ничего не заметила! Когда будет следующая?
- Теперь еще минут десять.
Он обнял ее за плечи и целовал ее в губы, чему она теперь уже не сопротивлялась, отвалившись всем телом к спинке кресла, запрокинув назад голову и давясь от смеха. Вверху под потолком горела потемневшая от налета лампочка, тускло освещая комнату, а в углу в тени от большого железного шкафа большая мышь деловито грызла крошки хлебного сухаря, иногда останавливаясь, поднимая голову и прислушиваясь к тому как по черному ночному небу над Ленинградом катилась вниз звезда, и, пропадая из видимости за верхушками деревьев Сосновки, падала в спокойную и безмолвную воду залива.
Светлым, летним субботним вечером 21 июня 1941 года у цирка на Фонтанке было очень много людей. Оставив в стороне все свои дневные заботы городские обитатели высыпали на улицы и неспешно прогуливались по тротуарам и по набережным, наслаждаясь прохладой тянущего с Невы ветерка. Мимолетно северное лето, не прошло еще и трех недель как в городе крупными хлопьями шел снег, живя здесь привыкаешь дорожить каждым его мгновением. Игорь Курчатов, высокий, статный мужчина, с копной густых темных волос, с правильными, строгими чертами лица и озорной искрой во взгляде беспокойно смотрел на часы.
- Товарищи, я ничего не пониманию. Очень непохоже на предводителя. Остается всего десять минут до представления, а их с женой все нет и нет. Вероятно, произошло что-то неожиданное. Давайте ждем еще пять минут и тогда уже пойдем. Все билеты у меня.
Компания была молодой, шумной, веселой, по большей части парни и лишь трое девушек, одной из которых была жена Игоря. Отмечали постройку нового институтского здания, и повсюду за Игорем маячил журналист из центральной прессы, приехавший из Москвы специально по этому поводу, делавший заметки у себя в блокнотике, как он объяснял, для формирования образа молодого советского ученого физика.
Кто-то пошутил, что директор института сейчас приземлится на аэроплане, но вот на площадь влетел извозчик с лошадью в мыле от быстрой езды и уже мгновение спустя Абрам Федорович, высокий и немного сутуловатый, с побелевшими от времени бровями и едва начавшими седеть усами, вместе с молодой женой Анной, круглолицей и улыбчивой, также сотрудницей института, отвечали на приветствия коллег, слышавшиеся со всех сторон. Однако представление уже вот-вот начнется и все толпой двинулись ко входу. Курчатов в роли организатора вручил контролеру пачку билетов; первым в зал прошел руководитель с женой, за ним потянулась говорливая публика.
- Алексей! – окликнул Курчатов молодого человека, идущего одним из последних. – а где твой напарник Петро?
- Забыл сказать, он передавал извинения, что не сможет быть. Они с девушкой сегодня поехали загорать на залив.
- Понятно. Променял коллектив на амурные дела. Ай-ай-ай предлагаю обсудить поведение коллеги на следующем совещании у нас в лаборатории. – и Курчатов громко рассмеялся своей шутке.
Важный пожилой капельдинер в камзоле с галунами расшитом золотом указывал видному и элегантно одетому Абраму Федоровичу, напоминавшему доброго слона, на длинный ряд кресел, пустовавший на трибуне, в остальном уже полностью забитой зрителями, и по-свойски поделился с ним, что сегодня в представлении участвует молодая наездница с акробатической программой, которая на самом деле дочка профессора физики.
Цирковая программа изобиловала эффектными сценами с пиротехникой: разноцветные огни с треском взмывали к верху и с грохотом разрывались под куполом. Затем открылись шлюзы и под действием хлынувших наружу потоков воды арена цирка в считанные мгновения превратилась в бассейн с купальщицами, скользившими в воде в разноцветных лучах прожекторов под энергичную музыку. В финале выступления снова зажглись бенгальские огни и под купол облаком взмыла стайка белых голубей.
Однако, гвоздем программы циркового представления, действительно, было акробатическое выступление дочери директора института Валентины, высокой стройной блондинки, в костюме амазонки. Превосходная черная лошадь, блестевшая словно жемчуг, кругами неслась по арене с развевавшейся длинной гривою, а ее отчаянная наездница поднялась с седла, встала на круп и даже прыгала через обруч, который держала в руках. В эффектной концовке, лошадь встала на дыбы, и девушка, зацепившись ногами в седле, откинулась назад всем телом, повисла вниз головой и грациозно раскинула руки в стороны. Публика была в восторге.
После представления всей компанией зашли в заведение в подвале на Караванной улице. В кабинете, большой комнате с персидскими коврами и саблями на стенах, разместились за одним длинным столом. Подали вино и шутки с тостами лились нескончаемой струей: Валентиной восхищались, Абрама Федоровича боготворили за то, что у него такая талантливая дочь, а он, растроганный, объяснял, что с раннего детства привил дочери любовь к лошадям.
Когда наконец подали горячие шашлыки на молодую, проголодавшуюся публику это подействовало словно электрический разряд. Курчатов вскочил из-за стола, сделал всем знак рукой помолчать и долго стоял с бокалом в руках с красным от возбуждения лицом, терпеливо ожидая пока успокоятся, чтобы начать говорить.
- Я хочу объявить тост за нашего руководителя. Абрам Федорович я понимаю, что мы все уже смертельно вам надоели, но как создатель и идейный вдохновитель нашего института вы просто обязаны сказать речь.
Абрам Федорович поднялся, высокий, холеный, в строгом костюме серого цвета с белым воротничком, и немного наклоняя вперед голову, словно тая усмешку в своих седеющих усах, начал говорить тихим, спокойным, размеренным голосом, непривычно высоким для такого крупного мужчины:
- Игорь, я должен признать вы попали прямо в точку. Во всей этой административной суете и около научных заботах я порой начинаю чувствовать себя как один из персонажей у Чехова, названный человеком с большими усами и малыми способностями. Мне всегда хотелось больше времени проводить в лаборатории за экспериментом, и поступая так я мог бы больше сделать в физике. С другой стороны, если вместо школы в несколько учеников я создал большой научно исследовательский институт, если я ставил и решал серьезные организационные вопросы, то это не моя личная заслуга… Я попал в струю революции и просто выполнял то, что требовалось временем. И, можете быть спокойны, впереди нас ждут большие дела и у вас молодых будет шанс проявить себя, у каждого из вас; пройдет время, и вы вспомните мои слова. Я должен поблагодарить Игоря за ту работу, которую он взвалил на себя со стройкой и с многими другими административными делами. Эти заботы отнимают массу времени, не имея прямого отношения ни к науке, ни к работе исследователя, но без них не было бы развития и не будет больших открытий. Давайте выпьем за наши успехи!
Едва стих звон бокалов как кто-то предложил, публично утвердить Игоря в звании «генерала», что было встречено с одобрением. Немедленно было объявлено выездное заседание президиума «Академии Около Физических Наук» на котором в повестку был вынесен единственный вопрос и сразу поставлен на голосование. Решение об утверждении Курчатова Игоря Васильевича в звании «генерал» было принято единогласно, что с большим воодушевлением было поддержано всеми присутствующими.
Журналист из Москвы то ли от волнения, то ли от выпитого вина, совсем забыл о своем блокноте и о «лейке», лез обниматься к Курчатову, путал циклотрон с планетарием, его со смехом поправляли, он извинялся, и снова начинал говорить о замечательном новом здании планетария.
Валентина был в компании своего мужа Николая Кисленко, офицера в форме НКВД с ромбиком в петлицах, высокого красивого брюнета, с вздернутым носом на круглом лице, большими влажными губами, с нотками сластолюбия и холодным выражением карих глаз, неожиданно резко контрастирующих со всем его лицом. Находясь большую часть вечера в тени внимания своей супруги, Николай обмолвился за столом, что с детских лет занимался пением, обладает хорошим голосом и даже давал сольные концерты. Его тут же начали просить исполнить что-нибудь, он сначала отказывался, но быстро согласился; привели музыкантов и Николай под аккомпанемент исполнил пару популярных романсов о несчастной любви. Успех был полный. Солиста просили исполнить на бис, но он с извинениями отказался, ссылаясь на усталость.
В конце вечера, веселой компанией все вывалили на улицу и уже начали прощаться, как неизвестно откуда появился Алексей, с огромным букетом белых роз и бледный, волнующийся преподнес его Валентине. Это событие породило среди присутствующих некоторое замешательство, однако Курчатов вовремя нашелся, предложив идти провожать белую ночь на Невский и дальше на набережные Невы. Желающих оказалось достаточно много. Абрам Федорович с женой вежливо откланялись и направились домой, также поступили и Валентина с мужем.
В понедельник все спешили на работу в институт в смятении от новости о начале войны с Германией, пришедшей в воскресенье. Об этой войне говорили давно и все же новость о ее начале оказалась полной неожиданностью, совпав по времени с началом дачного сезона. За ночь с ней успели немного свыкнуться, но за прошедшие сутки окружающая жизнь изменилась полностью и теперь каждый новый день сулил массу неопределенности.
Когда Петя с Лешей зашли к себе в лабораторию, Курчатова не было на месте, а у него на столе лежал свежий номер газеты "Правда", где на последней странице, рядом с заметкой об открытии в Киеве нового стадиона, была заметка о строительстве «Советского циклотрона» в Физико Техническом Институте в Ленинграде. Руководство института закрылось в кабинете у директора, не выходя оттуда с самого утра, а сотрудники, притихнув, сидели у себя по кабинетам и разговаривали; никто толком не работал, всем было не до этого. Наконец появился Курчатов и сообщил решение директора о закрытии лаборатории.
- Все работы сворачиваются. Институт будет заниматься только работами, связанными с оборонной тематикой.
- А мы куда? – сухо спросил Петр
- Не знаю пока. – был ответ.
- Игорь Васильевич, неужели работы в области атомного ядра не нужны для обороны? А как же цепная реакция распада? Ядерная энергия? Бомба?
- Я пытался объяснять Абраму Федоровичу. Он говорит, нет, сейчас нас не поймут, в военное время востребованы работы дающие немедленный результат. К изучению цепной реакции вернемся после войны, так же, как и к завершению строительства циклотрона. – и он с грустью посмотрел на лежащую на столе газету.
- Так, получается лаборатория закрыта, а мы подлежим призыву. И вы тоже в армию пойдете, Игорь Васильевич?
- Нет. Меня назначили в помощь к Анатолию, буду заниматься работами военно-морской тематики. Я поеду с его людьми размагничивать корабли на Черное море.
- Хорошо, а с нами почему так поступают? Неужели нельзя было попросить Абрама Федоровича написать какую-то бумагу? Разве на фронте от нас больше пользы чем в лаборатории? А наши работы по расщеплению ядра, которые выдвинуты на Сталинскую премию – все это теперь никому не надо? Давайте я сам схожу к нему!
- Петр, я очень прошу тебя, не нужно дергать Абрама Федоровича, у него сейчас и без того хватает проблем. Он сильно переживает из-за этого, но, поверьте мне, ничего сделать нельзя. Утром из Москвы, из Академии пришла телефонограмма: «немедленно пересмотреть тематику и методы исследовательских работ, всю творческую инициативу научных работников в первую очередь на выполнение задач по укреплению военной мощи нашей социалистической Родины».
Пока продолжался этот разговор, Алексей молча слушал и следил за Эйнштейном, который, словно что-то чувствуя, забился у себя домике, откуда едва выглядывали кончики его усов. Курчатов вышел из кабинета. Настроение у друзей было мрачным.
- Ну Алексей, похоже что все! Так вот бесславно закончилась наши с тобой исследования атома. Вручат нам сапоги да каску и пойдем мы страну защищать с винтовкой в окопе.
- Да, знатное время было Петь: идешь домой вечером, уставший но вдохновленный, потому что завтра вернешься и продолжишь возиться со своей проблемой. Захватывающее ощущение, мысли сами в голове вьются, хочется докопаться, добиться ясности: можно завтра это попробовать, а что если сделать так, или так… Теперь не понятно даже вернемся ли мы когда-нибудь еще сюда в институт, в нашу лабораторию.
- А как мы по коридору бегали: облучишь образец у источника с радием, который под лестницей стоит в парафиновой кадке, и бегом в лабораторию, к измерителю, пока эффект от излучения не пропал. Помнишь, как мы засекали время и я Курчатова на пять секунд обогнал. Да ладно, все, хватит, нет смысла теперь сопли разводить. Так не бывает, что вчера твой труд был важен и нужен, а сегодня вдруг перестал требоваться. Во всем этом явно присутствует какая-то ошибка. Да что говорить, ты сам слышал мой с Курчатовым разговор. Спохватятся конечно в руководстве, разберутся, только вот не было бы поздно. Мы вернемся, и не думай иначе. Поэтому давай разбирать установку, «подальше положишь поближе возьмешь», чтобы в наше отсутствие не пропало ничего и как вернемся сразу за возьмемся за свою работу.
- У меня к тебе просьба, можешь Эйнштейна к себе забрать? Здесь его оставлять конечно нельзя, а у меня о нем некому позаботиться.
- Конечно! Как же можно бросить на произвол судьбы такого уважаемого персонажа. Мы не будем уподобляться некоторым руководителям. Давай, я его маме отвезу, и ей веселее будет в мое отсутствие, и животина под присмотром.
Ближе к вечеру собрались в лаборатории втроем; когда все было собрано и все уже было сказано, Игорь Васильевич предложил присесть на дорожку. Сидели молча. Каждый думал о своем. Потом Курчатов по очереди обнял каждого из своих сотрудников повторяя: «Вы пишите! Сначала сюда в институт, мне передадут. Потом я вам пришлю свой почтовый адрес. Сразу как сможете, пишите.»
Был яркий солнечный день. Солнце стояло в зените и все живое спешило прятаться от его лучей ища в тени спасения от невыносимой жары. Облака клочьями разбежались по небу, держась ближе к горизонту. Петя с Ниной отдыхали на вершине большого холма, разложив покрывало на траве. Нина загорала на солнце в купальном костюме, а Петя сидел рядом в брюках и в белой рубашке, упорно отказываясь на все предложения раздеться хотя бы до пояса.
- В газетах пишут, что ученые в средней Азии раскопали останки могущественного завоевателя Тимура. – говорил Петя щуря глаза от яркого солнца. - Говорят, что сохранились даже остатки волос на его черепе. Теперь ученые хотят восстановить его точный портрет. Представляешь, образ завоевателя пройдя через вековую толщу времени предстанет перед нами. У меня мурашки по коже.
- Как же здесь хорошо в Дудергофе. Замечательное место. И какая панорама открывается с высоты на город. Петя, а кто тебе рассказал об этом месте?
- Леша. Он ездит сюда рисовать пейзажи.
- О чем ты думаешь?
- Да, так…
- Ну скажи мне. Ты всегда такой скрытный? Это же неправильно все держать в себе.
- Да, несправедливо все это.
- Что именно?
- С тобой расстаемся. Едва познакомились. И работу бросаем, не закончив начатое. Все словно обрывается и летит куда-то…
- Ну вот, ты опять хандришь. – она поднялась, села, и ласково обняла его сзади за плечи. – Это ведь не первая война. Все говорят, что она будет быстрой. Я иду в авиашколу, окончу ее и стану военным пилотом. Тебя тоже направили в авиацию, расскажи пожалуйста подробнее как это произошло.
- Повезло просто. Попался мне бравый капитан. В военкомате было какое-то столпотворение, народу битком повсюду: и на улице, и в коридорах, и даже в кабинете. Я почти целый день убил в ожидании пока меня вызовут. Наконец захожу. Женщины за столом, посмотрели на меня, спрашивают, где работаете? Институт физики? Задумались ненадолго. Отправили меня к капитану. Тот тоже глянул на меня, взгляд усталый такой, скольких он видел до меня за день, полистал мое дело. Ну что, говорит, отправить тебя в ополчение, так там тебя сразу убьют. Мы лучше отправим тебя учиться на авиационного техника. Тебя там, конечно, тоже убьют, но не так быстро.
- Цинично. Где будешь учиться?
- Где-то под Горьким, на Волге. Поезд сегодня ночью.
К обеду небо покрылось тучами. В воздухе парило, намечалась гроза, сначала загрохотало где-то вдали, затем вдруг поднялся ветер, упали первые крупные капли дождя и тут же сверкнуло где-то совсем рядом, сверху раздался оглушительный грохот и хлынул ливень. Петя с Ниной скрывались от дождя, подставляя спины неприятному душу. Сильный ливень быстро закончился и следом, как ни в чем не бывало, из облаков снова выглянуло солнце. Петя сильно промок, ему даже пришлось снять с себя рубашку и выжимать из нее воду.
Возвращаясь в город за Дудергофом им попалась навстречу колонна танков, двигавшаяся поднимая клубы пыли. Босоногие мальчишки у дороги махали красноармейцам руками и кидали веточки цветущей сирени. А вдали уже маячили над городом аэростаты заграждений воздушной обороны.
Светлый июньский день пролетел и тенью следуя за ним к большому, усталому городу приближалась белая ночь. Мимолетный ливень, пришедший с грозой, смыл пыль с городских мостовых и тротуаров, заставив блестеть окна и крыши домов, но не принес городским обитателям долгожданного облегчения от жары. Валентина в светлом летнем платье с рассеянным взглядом стояла у стены своей комнаты прислонившись к темным с золотым орнаментом обоям и слушала. На круглом столике в вазе раскинувшись богатыми бутонами благоухал букет сирени, густой летний аромат которой разошелся по всей квартире. Николай говорил возбужденно расхаживая по комнате взад-вперед и жестикулируя руками:
- Понимаешь, я уезжаю в Москву. Мне предложили новую должность. Это новое назначение шанс для меня, которого я долго ждал и к которому стремился… Да что я тебе об этом рассказываю, ты и без того все знаешь, мы ведь столько раз говорили об этом. Я люблю тебя и мне нужна твоя помощь. Сначала какое-то время нам, конечно, придется пожить в общежитии в Москве, но потом мне обещают квартиру.
- Поезжай. – сухо сказала Валентина, словно отрезала.
- А ты?
- Я не поеду.
- Почему? Ну почему? Валя я не понимаю? Что у нас с тобой пошло не так в последнее время?
- Ты ведь меня никуда и не зовешь.
- Ну зачем ты так. Естественно я имею ввиду нас обоих, а не одного себя, когда говорю об этом. Почему ты всегда ждешь какого-то особого приглашения?
- Коля, не слишком ли много почему? Во-первых, твои планы - это ты один, а я никуда и не собиралась уезжать из Ленинграда, у меня здесь мать, отец, моя лошадь, работа…
- Понятно, наша семья для тебя на последнем месте. Я даже после лошади, вернее меня вообще нет в твоем перечне.
- Не перебивай меня пожалуйста. Я ведь дала тебе высказаться. Для тебя важна твоя карьера. У меня есть близкие души, которым я нужна и которых я не могу бросить, тем более в такое страшное время. И потом, у меня тоже есть работа, ты ведь знаешь, что завтра мы с коллегами уезжаем в Кронштадт работать на военных кораблях. Я давно хотела поговорить с тобой, особенно после того случая с твоей любовницей… На этой фразе лицо Николая изобразило болезненную гримасу, словно от внезапной зубной боли.
- Ну вот, опять ты за свою любимую тему. Сколько можно терзать меня?
- За этот последний месяц я много думала о наших отношениях и пришла к выводу, что нам лучше будет расстаться.
- Ну если ты так решила, то конечно! Поступай как знаешь.
- Ты даешь согласие на развод?
- Да. Только ты сама объяснишь все своим родителям. Мне идти, собирать свои вещи?
- Можешь остаться ночевать здесь. Я пойду ночевать к своей маме, я ей обещала сегодня. Да, вот еще: скажи пожалуйста, я просила тебя узнать, что стало с моим знакомым?
- С этим физиком? Он пошел по 58-й статье, контрреволюция и сотрудничество и империалистическими разведками. Больше ничем не могу помочь, я же тебе объяснял Валя, я не могу никак пользоваться своим служебным положением. Не имею права! Это у нас исключено на работе.
Разговаривая Николай увлекся, отвернулся от жены и, продолжая говорить, смотрел в окно на шпиль Петропавловской крепости, видневшийся вдалеке над крышами старых Петербургских домов. Хлопнувшая дверь вывела его из секундного оцепенения. Он резко обернулся и увидел, что он остался один в квартире - Валентина ушла не попрощавшись.
Глава 7.
Николай посмотрел на большие настенные часы, стрелки показывали без двадцати семь, оставалось еще минут десять и можно вставать из-за стола и собираться выходить. Его сосед по кабинету сидел за столом напротив погрузившись в чтение каких-то бумаг. В помещении стояла тишина лишь иногда шуршала бумага да размеренно, неумолимо, бежала вперед секундная стрелка на часах: тик, тик, тик.. Николай машинально открыл свою папку для докладов руководству и проверил бумаги, пересмотренные уже несколько раз. Это его первый доклад, которым он должен зарекомендовать себя, показать свои результаты с момента начала работы в Москве.
Совещание несколько раз переносилось из-за занятости Лаврентия Павловича прежде чем было наконец назначено на этот понедельник. Все выходные прошли в лихорадочной работе над текстом, который на самом деле уже заучен им наизусть. На докладе стоял гриф «Секретно» и Николай держал его в сейфе, который он опечатывал личной печатью уходя с работы, но бумажная копия ему самому уже практически не требовалась, он мог свободно размышлять над текстом в любую минуту держа его у себя в памяти.
Ходили слухи, что Берия крут обращении с подчиненными, особенно с новыми людьми у него в аппарате, поэтому Николай внутренне готовился к худшему, прикидывая себе возможные вопросы и технические детали, которые могут показаться спорными или недостаточно подробно описанными в его докладе.
Без десяти семь, он поднялся со стула, придирчиво осмотрел себя в зеркале, машинально поправляя ремень, наконец взял со стола папку, повернулся и решительно вышел из кабинета. Длинный скучный коридор с рядом одинаковых дверей по обе стороны. Он проходит его и повернув оказывается на широкой лестнице. Кровь шумит в висках, себя не обманешь, он прекрасно знает, чем рискует, ведь недаром ходят разговоры, что из этого высокого здания в Москве видно Сибирь и даже Колыму. Этаж, еще этаж, он заходит в коридор и замедляет шаг приближаясь к приемной. Вместе с ним в приемной несколько человек, большинство из них ему уже знакомы, но кого-то из них он видит в первый раз. Все ждут молча.
Наконец большая дверь в кабинет бесшумно раскрылась, из нее появился помощник Берии, приглашая всех заходить на совещание. Огромный кабинет. Взгляд упирается в большой стол для посетителей, прямой и длинный как взлетная полоса, в конце которого, за письменным столом, стоящим под прямым углом, центром притяжения внимания, круглолицый мужчина в форме, со звездой и четырьмя ромбами в петлицах; карие глаза смотрят сквозь пенсне строго, недовольно, немного устало. Едва войдя в кабинет все замерли в нерешительности ожидая указаний, никто не осмеливался сесть за стол. Какое-то время Берия взглядом изучал посетителей, наконец сделал знак рукой, его секретарь тут же озвучил: - садитесь пожалуйста, - и подошел к Лаврентию Павловичу держа в руках раскрытой наготове папку с материалами.
- Кто докладчик? – резко спросил Берия, отворачивая голову в сторону.
Помощник что-то говорил, наклонившись и кладя перед ним на стол папку с бумагами. Берия почти не посмотрев в бумаги, нашел глазами Николая:
- Начинайте пожалуйста.
Николай почувствовал тяжесть в груди, он словно проваливался в большую яму. Взгляды всех присутствующих были обращены на него, но над всем этим довлел тяжелый, равнодушный взгляд человека в пенсне. Усилием ему удалось заставить себя начать говорить, и он сам с удивлением отметил неестественное звучание своего голоса.
- Полученные из Англии совершенно секретные материалы, касающиеся работы английских ученых в области использования атомной энергии урана для военных целей, показывают, что проблеме уделяется очень большое внимание. Преследуется целью разработать урановую бомбу, имеющую огромный разрушительный эффект, и наполняющей воздух на месте взрыва радиоактивными частицами, убивающими все живое. По нашему мнению, работы еще находятся в стадии теоретических и лабораторных исследований, но уже приобретают практический характер.
- Кто сообщил? – мрачно и сухо спросил Лаврентий Павлович
- Вадим, - поспешно ответил начальник первого управления НКВД, находившийся первым от Берии за столом.
- Вы что об этом думаете?
– Информация внушает доверие. Есть сведения о начале строительства завода для производства бомб в Англии.
- Что наша наука об этом говорит?
Тут в разговор вступил невысокий, пожилой офицер, сидевший напротив Николая:
- Лаврентий Павлович, мы подключили экспертов, занимающихся у нас в стране проблемой урана. Пока еще не получены все заключения, но предварительная позиция экспертов, что в нынешней войне эта бомба не сможет быть разработана и применена.
- Мне нужен доклад с предложениями. И запросите в Лондоне более подробную информацию, с техническими деталями о производстве бомб. Через месяц подробный доклад должен быть у меня, - Берия обращался к Николаю. – Все свободны.
Участники спешили покинуть кабинет. В сухих и формальных выражениях лиц все же было отчетливо заметно облегчение. Николай ликовал, не веря, что сегодня все закончилось так просто и так хорошо для него.
В старинном приволжском городе, в здании военно-воздушной академии завелся постоянный посетитель Ленинского красного уголка. Молодой человек, из числа курсантов, приходил каждый вечер после занятий и просиживал до закрытия в сторонке, у стены с большими портретами вождей революции Ленина и Сталина, за покрытым кумачной материей столом. Хотя посетитель вовсе не интересовался книгами по научному коммунизму или по истории ВКПб, все время проводя уткнувшись в научные журналы или ведя какие-то записи, смотрительница уголка, пожилая женщина в толстых роговых очках, с седеющими волосами, аккуратно собранными на затылке в пучок, каждый раз с неизменной приветливостью встречала его приход.
Петя, коротко стриженный, с момента призыва в армию сильно похудевший и осунувшийся, облюбовал себе это место потому что здесь всегда было тихо, тепло и светло. Он давно хотел написать своему бывшему руководителю Курчатову, и все никак не мог взяться за это письмо. Ему много чем хотелось поделиться: каждое утро он просыпался энергичный, держа в голове множеством мыслей и впечатлений, но однообразный, бестолковый быт военного училища за день все высасывал из него, оставляя к вечеру лишь ощущение пустоты и безнадежности, и каждый раз вечером он решал отложить это письмо на потом. Так и ждал своего времени в его тетрадке чистый лист клетчатой бумаги с одинокой надписью: «Дорогой Игорь Васильевич!»
Он поднял голову, взглянул на белый бюст Владимира Ильича, смотрящего прямо на него строго и вопросительно, и вдохновившись работоспособностью классика революции, взялся за карандаш и продолжил:«Академию я наконец закончил, получил звание лейтенанта и диплом военного техника. Теперь ожидаю назначения, судя по всему отправят преподавать физику и электротехнику в школе авиационных механиков – пять месяцев проболтался здесь ничего толком не сделав, и дальше предстоит мне скучная, не слишком полезная для страны работа. Откровенно говоря, настроение у меня крайне паршивое. Еще и от мамы из Ленинграда очень мало вестей, как я понимаю, ей сейчас там очень тяжело.
Извините пожалуйста за бессвязность, я очень устал и тороплюсь, через два часа надо бежать на поезд, отпустили меня в Казань, еду на совещание в Академии Наук. Рассчитываю увидеть там Иоффе, и буду просить его чтобы вытянули меня обратно в институт, да при этом не отделывались формальными отписками, на которые сейчас никто не станет и смотреть.
Пишу вам прямо и откровенно, как понимающему меня человеку с кем я могу поделиться, кто меня выслушает и поймет. Я искренне считаю, что наше с вами настоящее дело заниматься физикой, причем настоящей наукой, а не решением частных задачек для обороны: как сделать прочнее броню для танков или как защитить от мин наши корабли. Мы должны продолжать работы над урановой проблемой и именно в этом сейчас главная потребность для страны. В этом вопросе была проявлена непонятная недальновидность, боюсь произносить вслух – преступная, потому что не приведи бог если кто-то услышит эти мои слова.
Уже полгода потеряно нами, тикают часики, а в Германии, в Англии, и тем-более в США все дальше уходят от нас в исследованиях. У меня тут была возможность полистать иностранные научные журналы: из трех сотен статей, опубликованных за 1939 год, примерно две сотни были посвящены физике атомного ядра. И затем все, как отрезало, абсолютное молчание: по урану нет даже статей в продолжение опубликованных ранее исследований. Что это значит? Да то, что всем и так давно известно – работы по урановой проблеме засекречены.
Ладно, кончаю, страшно перечесть то, что получилось. У меня есть еще к вам личная просьба, похлопочите пожалуйста за Лешу. Он сейчас на фронте в действующей армии, по-свински поступили с ним, надо пытаться что-то делать чтобы выдернуть его обратно.
Всего наилучшего, Игорь Васильевич, пишите мне на адрес, который вышлю в институт, в нашу alma mater, каждая ниточка, связывающая с которой, очень дорога мне.
С приветом,
П.Цветков"
Дописав и поставив точку, Петя сложил письмо треуголкой, надписал адрес и посмотрел на часы – до закрытия красного уголка оставалось десять минут, значит у него было еще немного времени чтобы перевести дух и собраться с мыслями.
Поезд медленно тащился в ночной темноте, постоянно останавливаясь, надолго замирая, и неохотно, со скрипом, трогаясь с места. Петя кутался от холода в своей шинели на верхней полке, было уже далеко за полночь, и все равно не спалось. Лезли в голову жалкие, предательские мысли, что если не выйдет ничего с этой идеей извлечь гигантскую энергию, скрытую в ядре урана: проблема окажется слишком сложной, либо вообще не имеющей решения, или результат не оправдает ожиданий, и выйдет изо всей этой затеи лишь громадный пшик? Надо ли ему сейчас так рисковать, высовываться? Наделает он шуму, потом будет стыдно, да одним стыдом тут не отделаешься конечно, будут последствия и посерьёзнее.
Долго думая об этом он все больше и больше приходил к выводу, что не боится обвинений, и за себя самого всегда готов ответить, гораздо страшнее было бы подвести доверивших ему коллег: Курчатова, Иоффе. Вот и посмотрим, как-то тебе поверят завтра – сказал он себе со злостью, и повернувшись к стенке лицом закрыл глаза. Перед ним быстрой вереницей сменяя друг друга пошли мрачные образы: темные Ленинградские кварталы, разрушенные дома, огромные сугробы, трупы жителей, лежащие на улицах, мать на кухне, в старом тулупе, в валенках, закутанная в платок, с лицом изможденным от голода, Леша в окопе, истекающий кровью.
Когда после всех неудобств, устав ворочаться на полке в поисках мало-мальски удобного положения он наконец отключился, сквозь сон, где-то совсем рядом с ним, раздался голос идущего по вагону проводника: «Ка-зань! Ка-зань! Пассажиры поднимаемся - скоро прибываем.»
Было раннее утро, в морозном воздухе только начинало светать. Пассажиров высадили за городом, на другом берегу притока Волги. Километров десять до центра города Петя торопливо шагал по темным городским окраинам, старательно пряча ладони рук в рукава, пытаясь согреть пальцы. На дамбе через реку Казанку ему открылось восхитительное зрелище огромных волжских просторов, покрытых льдом и сугробами, ослепительно блестящими на солнце. Обогнув Казанский Кремль он спешил к зданию университета, спрашивая дорогу у случайных прохожих. Город выглядел мрачным, замершим, засыпанным снегом. Зато в центре ходил трамвай и на деревянной остановке, выкрашенной в синий цвет, красовалась реклама из довоенного времени: «На сигареты я не сетую. Сам курю и вам советую!»
Институт сказали искать в правом крыле главного корпуса Университета. Взлетев по лестнице на второй этаж, и уже предвкушая долгожданную встречу с коллегами, Петя наткнулся на дверь с табличкой, на которой большими буквами было написано «ЛФТИ». Не успел он протянуть руку как дверь распахнулась, едва не задев его, и появился высокий, худощавый, молодой человек в очках, с густой черной шевелюрой и пушком волос, идущим по щекам и над пухлой верхней губой. Парень от неожиданности вздрогнул, поднял на него глаза и тут его серьезное, задумчивое лицо широко расплылось в глупой улыбке:
- Петька! Ты откуда? С фронта? Живой!
- Живой конечно. Что за дурацкий вопрос, Шурик, - Петя тоже обрадовался встрече, но старался держаться сдержаннее, строже, как обязывает военная форма.
Саша Горшков, или просто Шурик, как его все звали, был теоретиком и большим чудаком. Пете вспомнилось, как на одном из семинаров при обсуждении интересной проблемы Шурик вдруг вскочил с места, подошел к доске и, нервно теребя себе волосы на голове, изрек:
- Если это верно, это же невероятно интересно! Хотя если это неверно, это тоже невероятно интересно!
Сразу за дверью в широком коридоре за столом сидел старик вахтер со строгим и недовольным видом, который долго разглядывал Петины документы. Рядом с вахтой стоял ларек из фанеры, как объяснил Шурик, служащий пунктом для «отоваривания хлебных карточек». В отгороженной части крыла здания Институту достались два больших помещения: так называемая «Ленинская аудитория», где слушал лекции будущий вождь пролетариата, в его бытность студентом юридического факультета, и комната этнографического музея. Фанерными щитами и шкафами вся эта территория была поделена на отсеки. Шурик с теоретиками сидели в помещении музея, среди больших шкафов с костюмами и украшениями народностей Поволжья, статуями Будды из Китая и воинственными масками из Океании.
В комнате теоретиков было человек пять сотрудников, все мужчины, худые, уставшие, с серыми, изможденными лицами. Его появление вызвало оживление: люди подходили, протягивали руки, спрашивали о военной службе. Из своего закутка за шкафами появился начальник теоретиков, Яков Френкель, крепкий мужчина, в годах, с большой лысиной и добрыми, веселыми глазами.
- Петя видишь, как хорошо мы тут устроились, практически как в Эрмитаже. Проходи присаживайся, будем чай пить. – приглашал он суетясь. – Надолго к нам?
- На один день, и сразу назад. Буду просить Иоффе, чтобы вернул меня из армии.
- Правильно! Правильно!
Со старенького стола мигом были убраны все бумаги, появились стаканы, изящный заварочный чайник из белого фарфора, такая же фарфоровая сахарница, с колотым сахарком, откуда-то уже притащили большой медный чайник с кипятком. Когда разлили чай в комнате появился маленький старичок с седой бородкой в старомодных очках начала века.
- А вот и хозяин пожаловал! – обрадовался Френкель.
– Иван Ильич, а у нас сегодня гость, знакомьтесь наш молодой коллега Петя, приехал к нам из армии.
Иван Ильич протянул Пете свою маленькую сухую ручку для приветствия, вежливо поздоровался со всеми, но за стол садиться отказался категорически, постоянно повторяя, что зашел случайно.
- Иван Ильич смотритель музея. Большинство экспонатов здесь собраны и оформлены его руками. Правильно я говорю?
- Ну не совсем. Мы работали вместе с моим руководителем, профессором Бруно Фридриховичем Адлером. Замечательный он человек. Создание музея — это больше его заслуга. Когда в 1911 году мы обнаружили эти коллекции Этнографического общества в подвале студенческого общежития, сваленные в груду в витринах с выбитыми стеклами, долго ему пришлось обивать пороги прося средства на устройство шкапов для коллекций и спасения их. Весь этот музей был обречен на прозябание и гибель, пока через год ему удалось наконец убедить Общество передать свои коллекции в географический кабинет университета...
- А что стало с профессором?
- После революции он уехал в Петроград, работал в Московском университете, сейчас, вот несчастье, в ссылке он. Золотой он человек. Помню, как мы электрические лампочки просили у властей для музея, и ему пришел ответ: «По существующему распорядку мы всем просителям предоставляем строго по одной лампочке, но вам, как профессору, приняли решение выдать две лампочки».
Тут в комнату заглянула секретарь директора Аня, молодая девушка, в толстой вязаной кофте, тихая и скромная, с постоянным оттенком удивления на бледном лице, идущим от пугливого выражения ее больших серых глаз, и сказала, что Абрам Федорович давно ждет Петю и сейчас срочно хочет его видеть.
Кабинет директора был в такой же комнатке, отгороженной фанерными перегородками, как и все остальные отсеки. Абрам Федорович принял его приветливо, но, как показалось Пете, с каким-то замешательством. За неполные полгода, прошедшие с начала войны, он столько раз воображал себе этот разговор, подбирал свои фразы, пытался представить себе ответную реакцию директора, что он будет отвечать. И вот наконец увидев его в первое же мгновение Петр почему-то совершенно растерялся и все его недовольство, со всеми обидами, уступило место глубокой симпатии этому пожилому человеку с добрым лицом и усталыми глазами.
Разговор у них не клеился, да и времени на него не было: после дежурных, в такой ситуации, расспросов Абрам Федорович с Петей поспешили на заседание «малого комитета» Академии Наук, в повестке которого был пункт, посвященный «проблеме урана».
Заседание Академии Наук собралось в одной из обычных университетских аудиторий, такой же мрачной и холодной как и те помещения, которые Петя видел встречаясь со своими коллегами по институту. В помещении было несколько известных академиков, приехавших из Москвы, среди которых Петя сразу узнал Петра Капицу.
Первым выступал Абрам Федорович, по праву академика, курирующего эту область исследований. Он сообщил, что экспериментальные работы с ураном временно прекращены, поэтому перспективы управления цепной реакцией ядерного распада и получения «всякого рода бомб» были оценены математически, и передал слово одному из теоретиков, Никите Вольскому.
Петя давно был знаком с Вольским, имевшим репутацию педанта и любителя щегольнуть сложными вычислениями, и потому не ожидал от его доклада ничего хорошего для себя. Так оно и вышло: долгие и утомительные рассуждения теоретика, основанные на "строгих математических выкладках", в конечном счете сводились к тому, что для получения цепной реакции на смеси из урана потребуется использовать 150 тысяч тонн гелия и 200 килограмм урана, обогащенного в десять раз.
- Ну что ж, с такими цифрами трудно рассчитывать осуществить цепную реакцию. Очень трудно. Это будет чем-то из области фантастики. – С улыбкой, вежливо заметил Иоффе, и тут же продолжил. - Но у нас есть еще один докладчик, который, как мне известно, хочет предложить альтернативную точку зрения на проблему. Петр, пожалуйста, вам слово.
После такого вступления наивно было ждать от публики благосклонного отношения, и поэтому Петя решил воздействовать на воображение слушателей, оставив сухие математические выкладки в стороне.
- Давайте посмотрим на вопрос об урановой бомбе с другой стороны: в ядре скрыта такая огромная энергия, что из 2,5 кг урана можно получить такое же количество тепла как из мил-ли-она тонн динамита. По данным англичан за последние шесть месяцев ими было сброшено на Германию 20 тысяч тонн бомб. Теперь смотрите, одна урановая бомба способна нанести урон, равносильный работе британской авиации за полгода. Не останавливаясь пока на том, каким путем можно было бы создать ядерную бомбу, потому что это вопрос больше технологии и химии, я хочу обратиться к проблеме получения цепной реакции, позволяющей вызвать взрыв.
Даже если согласиться с только что прозвучавшими здесь результатами, это не исключает в принципе возможность цепной реакции: пусть на смеси урана и гелия это не работает, но ведь можно использовать другие комбинации веществ. Есть варианты очень интересные для исследования, такие как использование изотопа урана 235. За рубежом ведутся активные разработки в этой области и я считаю, что вероятность успешного решения проблемы в ближайшие год - два очень велика.
Дальше началось обсуждение и мнения разошлись, но все-таки среди умудренных опытом академиков преобладал осторожный подход: ядерные бомбы — это на сегодняшний день задача фантастическая.
Попросил слова профессор МГУ Аркадий Тимирязев, грузный, медлительный, с длинным прямым носом, с глубоко посаженными глазами, вопросительно смотрящими из-под седых бровей, и нервно улыбаясь, часто теребя свою бородку и густые, неухоженные усы, сказал:
- У меня есть особое мнение по данной проблеме, которое разделяют ученые физики Московского университета. Представленная трактовка «урановой проблемы» (на этом словосочетании докладчик неестественно повысил голос), как мы здесь видим, исходит из недр института Абрама Федоровича, который находится на особом положении в Советском союзе. Почему особом? Потому что Абрам Федорович воспитал действительно большое количество учеников, ученых физиков. Но есть особенность положения Абрама Федоровича и в другом отношении. Мы знаем, что Абрам Федорович воспитывался за границей, долгое время провел в Германии, регулярно ездит за границу и общается с иностранными физиками. Это не могло не сказаться на всем мировоззрении, и мы часто наблюдаем и у Абрама Федоровича, и среди его учеников, так сказать идейные срывы, когда они начинают слепо следовать тому, что говорится и делается заграницей. Однако зачастую это не вяжется с диалектическим материализмом, идет в разрез с основами, заложенными Марксом, Энгельсом и Лениным. Я считаю «урановую проблему» одним из примеров такого дутого проекта, следующего из ошибок мировоззрения.
Академик Сергей Вавилов, чтобы разрядить обстановку, улыбаясь добавил:
- Еще в начале века в Московском университете на своих лекциях знаменитый тогда физик Николай Алексеевич Умов декламировал нам: … Что взрывы, полные игры, Таят Томсоновые вихри И что огромные миры В атомных силах не утихли … Мир – рвался в опытах Кюри Атомной, лопнувшею бомбой На электронные струи Невоплощенной гекатомбой….
После завершения обсуждений по этой теме, не приведших, практически, ни к каким выводам, в заседании был объявлен перерыв и к Пете, достаточно неожиданно для него, подошел академик Капица:
- Знаете, то что вы говорите заставляет задуматься. Во всем этом определенно есть зерно истины, и я понимаю вашу озабоченность.
- Петр Леонидович, спасибо, мне приятно это слышать, но и неожиданно. Я был на одной из ваших лекций в Ленинграде, где вы говорили об отрицательном отношении Резерфорда к этой теме.
- Что правда то правда, но от ошибок никто из нас не застрахован. Знаете что я вам скажу, молодой человек, очень плохо что вы сейчас один. Вам надо заручиться поддержкой вашего руководителя Курчатова, вместе с ним ваш голос будете значительно весомее.
Эти слова поддержки были для Пети как нельзя кстати.
Когда закончился перерыв, Абрам Федорович с академиками удалились на следующее заседание. Положение было отчаянным и Пете обязательно требовалось переговорить с директором с глазу на глаз. Поначалу он решил подождать директора дежуря у дверей аудитории или слоняясь поблизости в коридоре, но, когда это ему вконец наскучило, он решил вернуться к своим институтским коллегам.
Оказывается, там его уже давно ждали, и Шурик повел его в университетскую столовую, где можно было пообедать по талонам.
- Петя, секретарь Абрама Федоровича передала для тебя талон литеры «Б», чтобы ты мог пообедать в столовой. Видишь какие у нас порядки: есть литераторы, а мы здесь литер-Б-эторы.
- Ты знаешь о профессоре Тимирязеве? Что он за человек?
- О! Тимирязев – известная личность. А ты то где с ним столкнулся?
- Сейчас на заседании. Он критиковал наш институт с позиций диалектического материализма. Как ты думаешь, он разбирается в ядерной физике?
- Скорей всего совсем не разбирается. Зачем ему это? Он ведь член партии и разбирается в марксизме-ленинизме, а это самое главное. У нас его называют «сыном памятника».
- Он сын знаменитого ботаника Тимирязева?
- Ну конечно, причем внебрачный. Потребовалось личное решение императорского величества для присвоения ему фамилии отца.
Абрам Федорович появился у себя только к вечеру, когда Пете уже пора было собираться идти на вокзал, но он все же попытался в очередной раз склонить директора на свою сторону признавая, что почва еще недостаточно подготовлена, и что доказательств недостаточно, но упорствуя в своем убеждении относительно огромной перспективности этой проблемы. Он говорил горячо, страстно, увлеченно:
- Рано или поздно ураном нам придется заниматься! Для того чтобы у нас обратили внимание на эту проблему, вероятно, потребуется ждать изменения многих факторов: победы в войне, улучшения экономической ситуации в стране, изменения убеждений физиков, прихода данных разведки о разработках бомбы за границей. В самом худшем случае мы получим эту бомбу из-за рубежа прямо у себя дома, но начинать ее разработку в такой ситуации будет уже совсем печально. У нас почему-то должен грянуть гром чтобы хоть кто-то начал шевелится!
Иоффе слушал внимательно и молчал. Однако, по лицу его нельзя было разобрать как он относится к услышанному. Ободренный вниманием слушателя Петя с увлечением продолжал:
- А эти доклады с расчетами, единственная цель которых состоит в том, чтобы создать предубежденное отношение к урановой проблеме? Ну честно, меня это все заставляет задуматься: «расчетчики» делают это сознательно или просто по недоумию? Мы же знаем, что этот математический аппарат был разработан ими чтобы показать, что цепная реакция не пойдет на смеси урана с тяжелой водой. Нет, теперь их не остановишь! Они повторяют то же самое на тяжелом водороде, на гелии. Но это не такое уж большое открытие, и, кстати, не доказывает, что цепная реакция не возможна в принципе.
- Да, да Петя, вы во многом правы. – Абрам Федорович говорил мягко, размеренно, утвердительно качая головой, словно успокаивая собеседника. – Однако вы сами сегодня имели возможность видеть, что кроме людей, с энтузиазмом принимающих новое, есть и другие, более консервативные ученые. Мы должны уважать их точку зрения и, как вы правильно заметили, нам с вами нужны железные доказательства. Без них проблема урана продолжает пребывать в области фантастических проектов.
Вы знаете, я и сам сейчас вместо задач по исследованию фотоэффекта придумываю миноискатель для поиска мин, обшитых деревом. Немцы начали активно использовать такой прием. У меня пока не сильно получается продвинуться с решением этой задачки, но я обязательно сделаю такое устройство.
Они говорили еще какое-то время, но после этих слов директора Петя как-то разом сник, дальнейший разговор потерял изначальную остроту и направленность - к урановой проблеме больше не возвращались; вскоре Петя заторопился уходить на вокзал, и тепло попрощавшись они расстались, так и не поговорив ни о возобновлении работ ни о вызове сотрудников лаборатории из действующей армии.
Попрощавшись с коллегами и закинув за плечи свой солдатский вещмешок Петя вышел в коридор и уже на лестнице его вдруг окликнули. Обернувшись он увидел высокую женскую фигуру – это была Валентина Иоффе.
- Вы уже уезжаете от нас? – спросила она, близко подойдя к нему, так что стало заметно, что она тяжело дышит от быстрой ходьбы.
- Да. Я человек военный, подневольный. Обязан возвращаться обратно на службу. Вы тоже здесь в Казани работаете?
- Нет. Я здесь в командировке. Через несколько дней лечу обратно в Ленинград.
- Сможете передать что-то моей маме?
- Конечно!
Он скинул вещмешок на пол себе под ноги, и, развязав его, достал бережно обернутые в бумагу кусочки колотого сахара и все съестное, что у него осталось от сухого пайка.
- Вот, возьмите. Я знаю, что там сейчас очень тяжело.
- Там… страшно. Я потеряла Буцефала, что и говорить о лошадях, когда люди умирают прямо на улицах.
- И вы туда возвращаетесь?
- Мое место там. Мы работаем, те кто остались, в институте и на кораблях Балтийского флота. Я - ленинградка и мое место в моем городе. Слушайте, а Леша вам не пишет.
- Я получил от него одно письмо. Он на фронте в действующей армии. Поступили с ним конечно плохо. Я хотел сегодня поговорить с Абрам Федоровичем чтобы нас вытащили, да видно не судьба. Не пришло еще время заниматься ядерной физикой, а раз так, то наше место в окопах.
- Когда будете писать ему, попросите его написать нам в Институт.
- Хорошо. Удачи вам в Ленинграде. – он обнял ее за плечи, потом выпрямился, закинул вещмешок за спину, повернулся и зашагал прочь по широкому мрачному коридору, едва освещенному бледными пятнами вечернего света, идущего с улицы от больших окон.
Вернувшись в казарму Петя узнал о своем назначении в фронтовую часть и о том, что он скоро будет отправлен на Южный фронт. Разные чувства боролись в его душе после поездки и после всего увиденного в Казани. - Фантастическая! - со злостью повторял он про себя слова вежливого и тактичного Абрама Федоровича.
- Это как же надо постараться, чтобы даже такой увлекающийся человек как Иоффе считал эту проблему фантастической. – говорил он себе. - Единственное, что есть во всем этом фантастического, это те возможности, которые открываются в случае успешного производства такой бомбы.
Но с другой стороны, он отчетливо понимал, что для разработки технологии и для организации производства бомб необходимо проделать титанический объем работы. Причем двигаться предстояло по абсолютно неизведанной территории, по самой настоящей terra incognita - неизведанной местности для которой нет ни карты, ни описаний. И куда ему, жалкому авиационному технику в лейтенантской форме, посылаемому теперь на фронт, замахнуться на такую задачу. Положим даже перевели бы его в институт, и вот он теперь в Казани, в этих фанерных закутках, в холоде, в голоде, без оборудования и даже почти без электричества - сколько можно сделать в таких условиях? Он думал об этом и отрицательно качал головой.
- Нет. Надо бороться! Иначе потом будет поздно сожалеть об упущенном. И ему вспомнился один эпизод из их институтской жизни в Ленинграде. В силу каких-то политических решений руководства институт было решено передать из ведения Наркомтяжа в управление Академии Наук. По этому поводу к ним выехала высокая комиссия из Москвы. Несколько важных мужчин в костюмах, с портфелями, неделю провели в институте, знакомились с исследованиями, ходили по всем кабинетам, заходили и к ним в лабораторию. Когда они узнали, что молоденькие аспиранты, вчерашние студенты, на примитивном оборудовании занимаются проблемами атомного ядра, над которыми ломают голову известные ученые в крупнейших мировых лабораториях, отношение у них было очень скептическое. Один из них спросил у них в лаборатории с укоризной: «Зачем вы этим занимаетесь?»
После такого, настроение у всех в лаборатории было конечно подавленное. Заметив это Курчатов собрал всех и сказал: «Что вы нос повесили? Запомните, успех дела определяется не числом людей, которых привлекли над этим работать, и даже не количеством и дороговизной оборудования, а искренним интересом к проблеме, желанием найти решение и верой в свои силы и способности.»
Он сел за стол и написал письмо Игорю Васильевичу, поделившись впечатлениями от поездки в Казань и пообещав закончить и прислать расчеты по цепной реакции в следующем письме. Когда он закончил письмо и посмотрел на часы было уже за полночь. В казарме давно все спали, он был нарушителем режима, впрочем, к этому здесь в комнате все уже привыкли. Как поступать дальше? Кто может что-то сделать в этой ситуации кроме Верховного главнокомандующего, товарища Сталина? Только он один услышав об угрозе, существующей для страны, способен принять решение о возобновлении работ. Да, написать ему, он поймет!
И молодой человек взялся за карандаш, исполненный новых надежд и ожиданий. Но едва он принялся излагать свои мысли, как на него напали новые сомнения, до боли сжимая сердце и останавливая руки. Сколько людей пишут товарищу Сталину? Великое множество. Его голос потонет в хоре просящих, ловящих возможность выделиться, решить свои личные проблемы. Его конечно первым делом заподозрят в рвачестве, в том, что, пытаясь спасти свою шкуру, он ищет возможность бежать с фронта и устроить себе «теплое местечко» в тылу. Никто не будет вникать в суть угрозы, надвигающейся на страну, и его письмо просто не дойдет до товарища Сталина.
Он бросил писать и задумался, как ему быть. Наверно лучше написать на секретаря Сталина, товарища Поскребышева. Этот вариант ему показался удачным. Поскребышев вникнет в суть проблемы и передаст письмо Сталину, а тот уже сможет разобраться в ситуации. И удовлетворенный решением он заснул.
Последующие два месяца Петр провел в напряженных размышлениях и в работе над текстом письма: в нем он просил дать ему возможность сделать доклад по проблеме урана с участием всех академиков и обязательно в присутствии товарища Сталина, чтобы принять решение по вопросу государственной важности. Было написано несколько вариантов письма: на имя товарища Сталина, на имя товарища Поскребышева, и наконец на имя ответственного за науку товарища Кафтанова, отвечающего в правительстве за Академию наук. Переписанное начисто, письмо Кафтанову больше месяца лежало у него в вещах дожидаясь своего часа, пока он наконец отправил его из фронтовой части, решившись, как он тогда считал, на один из самых ответственных шагов в своей жизни.
На Рождественке, среди приземистых, однообразных домов старой патриархальной Москвы, на заду щеголеватого особняка затесалось пятиэтажное здание из стекла и бетона, с высокими потолками и просторными помещениями. Уполномоченный по науке Государственного Комитета по Обороне Сергей Васильевич Кафтанов, молодой представительный мужчина, богатырского телосложения, с красивым и открытым крестьянским лицом, занимал здесь со своими людьми целое крыло. От больших окон еще шел мягкий свет мартовского вечера, когда в кабинет без стука влетел Степан Балезин, среднего роста, крепкий, здоровый парень, начинающий лысеть, с веселым лицом и с пытливыми, пронзительными глазами, чем-то напоминавшими медвежьи. Степан был заместителем и ближайшим помощником Сергея Кафтанова и у них были во многом дружеские отношения, выходящие за рамки формального общения начальника и подчиненного.
- Чем сегодня порадуешь Степан? – оторвав взгляд от бумаг и широко улыбаясь сказал Кафтанов.
- Пришла рецензия их Харьковского института.
- Так. И о что нам говорит наука?
- Ничего утешительного. Я бы сказал резко отрицательный отзыв. Вот смотри, - и развернув сложенный в несколько раз лист бумаги, он начал читать, почти декламируя. - по нашему мнению, использование внутриатомной энергии для военных целей в ближайшее время весьма маловероятно!
- А генерал Покровский ответил нам?
- Да. Он пишет примерно тоже самое, что и профессор Лейпунский из Харькова: «сегодня заниматься исследованиями урана не представляет никакой перспективы».
- И-и-и, ты сам что думаешь?
- Знаешь Сергей, я не понимаю. Мы конечно с тобой ученые химики, а не специалисты по ядерной физике, но меня пугает перспектива, что в руках у немцев окажется урановая бомба. Зачем-то этот чертов немец поперся в Таганрог с физическими формулами процессов распада ядра урана и с цветными графиками в толстой тетрадке.
Ночью 23 февраля диверсанты красной армии перейдя по льду с другого берега неожиданно напали на большой немецкий гарнизон в населенном пункте под Таганрогом. Среди погибших оказался немецкий офицер, путешествовавший с охраной на легковом автомобиле Опель и остановившийся на ночлег. Среди вещей офицера была толстая тетрадь с научными формулами, которую военные передали в Москву Кафтанову. Об этой-то тетради и шла речь.
- Возможно он искал уран в окрестностях Таганрога. Кто теперь знает. Но ты прав, если они действительно ищут уран, потому что там у себя в Германии делают урановую бомбу, и Гитлер именно о ней говорит, пугая сверх-оружием, то надо нам писать Верховному о проблеме урана. Ты пожалуйста далеко не уходи сегодня.
- Сергей Васильевич, да я сегодня здесь буду ночевать, домой и не поеду. Может только во двор выйду, мы там сегодня зажигательный шар против самолетов хотели испытывать. А что ты хотел?
- Ко мне обещал зайти академик Иоффе. Тогда я тебя тоже позову как он появится. Хотя, а вот похоже и он сам.
В дверь осторожно постучали, заглянула секретарша, с вопросительным выражением лица, и после утвердительного кивка Кафтанова распахнула дверь и зашла внутрь, приглашая гостя в кабинет. Кафтанов встал из-за стола, и выпрямившись во весь свой рост, широко раскинув руки пошел навстречу гостю.
За окном стемнело, в помещении включили настольную лампу и плотно закрыли тяжелые шторы. Абрам Федорович удобно устроившись в кресле пил чай, чрезвычайно польщенный знаками внимания, оказываемые ему молодыми людьми, и слушал историю толстой тетрадки немецкого офицера, рассказываемую Степаном красочно и со многими добавлениями, по всей видимости придуманными им прямо на ходу.
- Как по-вашему мнению, Абрам Федорович, могут в Германии вестись серьезные работы по урановой бомбе. – неожиданно спросил Кафтанов перебивая рассказчика.
- Сергей Васильевич, - Иоффе поставил на стол стакан с чаем, и подняв голову смотрел Кафтанову прямо в глаза. – в этом у нас нет никаких сомнений, потому что заграницей все научные работы по урану уже похоже года два как засекречены.
- А как вы оцениваете возможности действительно сделать такую бомбу?
- Математические расчеты показывают, что цепная реакция однозначно возможна, значит и пути сконструировать такую бомбу будут найдены. Для это потребуется добыть много урана, научиться обогащать его изотопами, но тут уже дело в технологии, а значит это лишь вопрос времени и денег.
- Вот немцы и шарят повсюду, в поисках залежей урана! – поспешно вставил Степан.
- Погоди Степа. Вот вы говорите вопрос денег, но если речь идет о том, чтобы сбросить тонну урана и взорвать половину Англии то о дороговизне никто не станет думать. – задумчиво сказал Кафтанов.
– Абрам Федорович, а как же тогда профессор Лейпунский отвечает нам, что разработка бомбы на ближайшие лет пятнадцать или двадцать не имеет никаких перспектив. – упорствовал Степан.
- Да, я тоже долгое время придерживался такой точки зрения. Цепную реакцию мы видели только как перспективный источник дешевой энергии, ведь на изготовление одной бомбы не хватит и всего разведанного у нас в стране запаса урана – казалось бы о чем здесь тогда говорить. Однако в последние месяцы мы с коллегами много обсуждали эту проблему, и появились аргументы, заставляющее иначе взглянуть на возможность построения бомбы. Понимаете, это остается очень и очень сложной задачей, но по всей видимости выполнимой. Основной вариант с получением цепной реакции состоит в выработке большой массы обогащенного урана 235, для чего используется термодиффузия, а это очень сложно, потому что такими методами сейчас мы в Союзе совсем не занимаемся.
Кафтанов поднялся и несколько раз прошелся по своему кабинету взад-вперед мимо своих коллег.
- На собственном опыте знаю, война все изменила принципиально: то, на что раньше требовалось десять лет, теперь бывает делается и за год. Абрам Федорович, мы хотим писать письмо на Верховного и просить его начать работы по урану в рамках оборонной тематики. Во всем этом есть серьезный риск, поэтому я и позвал вас сегодня, чтобы посоветоваться. Скажите, вы поддержите такой шаг?
- Да Сергей Васильевич. Я считаю, что это очень правильно. Я готов подписать такое письмо.
- Это уже деловой разговор.
- А что будем делать с заключениями экспертов? – спросил Балезин.
- Спрячь-ка их куда подальше. – лукаво улыбаясь пробасил Кафтанов, устраиваясь за стол и извлекая из ящика чистый лист бумаги.
Короткое письмо о необходимости создания научного центра по проблеме атомного оружия было написано тотчас же и за двумя подписями, Кафтанова и Иоффе, отправлено товарищу Сталину. Через пару дней Кафтанову пришел ответ «немедленно подготовить материалы для доклада на заседании ГКО 9 апреля».
Кафтанов понимал, что вопрос этот сильно заинтересовал Сталина, но будучи опытным кабинетным бойцом он тут же запросил все связанные министерства об актуальности урановой проблемы, с расчетом подойти к заседанию максимально подготовленным, зная отношение сторон и планируя расклад сил. Это оказалось правильным, поскольку у проблемы нашлись влиятельные противники, считавшие ее несвоевременной и не заслуживающей внимания, в частности серьезные возражения поступили из Госплана, влиятельного ведомства, возглавляемого Вознесенским, в ведении которого находилась добыча металлов и в том числе урана.
Заседание было назначено в Кремле в кабинете у Сталина поздно вечером, его начало задерживалось и всем приглашенным пришлось ждать в приемной несколько часов. Кафтанов сильно нервничал, мрачнел ловя на себе укоризненные взгляды некоторых из коллег, корил себя:
- Далось тебе все это? Высунулся! Обзовут профаном, карьеристом, ловкачом, высасывающим проблему из пальца. Нечем больше заняться, в военное время! Припомнят злые языки, что он слывет любимчиком у Сталина. Да идут все к черту! Сами они все здесь любимчики.
И почему-то мерещился ему хвост немецкого самолета с крестом, и следом за ним огромные языки пламени и клубы дыма, поднимающиеся над Москвой, след от взрыва немецкой атомной бомбы.
Когда он уже совсем измучился от своих мыслей и устал от ожидания, их наконец пригласили. Входя в кабинет, он поймал себя на мысли, что страху уже не было никакого, лишь какое-то холодное равнодушие и тупое желание, чтобы все это скорее закончилось. За столом по разные стороны от Сталина сидели Молотов и Маленков, с которыми он совещался все время пока они ждали в приемной. Сталин выглядел усталым, но довольным, приветствовал каждого из пришедших, улыбался. Едва Кафтанов закончил свой доклад Маленков, попросив разрешения у Сталина, поднялся и вышел.
Обсуждение было бурным и долгим, затянувшись далеко за полночь. Каждому из присутствовавших дали слово и выступавшие говорили долго, некоторые остро критиковали Кафтанова, спорили, даже осуждали, говоря о своих проблемах, которые из-за таких проектов не получают должного внимания. Сталин слушал молча, потом закурил трубку, встал из-за стола и стал расхаживать по кабинету, заложив руки за спину, за спиной у приглашенных. Наконец он спросил Кафтанова, медленно и размеренно произнося слова:
- Сколько денег это будет стоить?
- От десяти до ста миллионов рублей.
- Что мы выиграем от этого?
- Если враг сумеет разработать и взорвет атомную бомбу, мы не окажемся с пустыми руками в этой ситуации. Да, мы рискуем, но нам все равно придется потратить эти деньги на развитие науки, а вложения в развитие новых областей науки всегда оправдываются.
- Этой суммой можно рискнуть. Надо делать.
Когда они выходили Кафтанову бросилось в глаза, что Молотов ненадолго задержался в кабинете у Сталина. Часы в приемной показывали без десяти минут два часа ночи. В приемной его сдержанно поздравляли, он лишь устало улыбался и в знак благодарности утвердительно кивал своей большой красивой головой.
Лёша неспешно шагал по заснеженным ленинградским улицам то и дело останавливаясь и внимательно прислушиваясь; в непривычной тишине притаившегося города отдельные звуки доносятся с шокирующей отчетливостью. Город смерти был наполнен тишиной и зловещим ожиданием. Особенно его беспокоил шелест! Самый настоящий шелест в небе, похожий на звук листвы, протяжный, негромкий, это звук летящего наверху снаряда. Шелест и затем разрыв. В окруженном городе невозможно было заранее знать откуда прилетят снаряды. Немецкая артиллерия работала с циничной, не человеческой пунктуальностью: обстрел начинался и заканчивался строго по расписанию, в отведенные чьей-то рукой часы, и снаряды ложились по району аккуратно покрывая всю площадь, как по шахматной доске. Угодив под артобстрел приходилось затаиваться и долгое время выжидать, прикидывая в уме каким путем будет лучше двинуться дальше.
На пустынных улицах не встретишь почти ни одной живой души, лишь изредка попадает навстречу закутанная человеческая фигура, похожая на тень, медленно тащившая за собой самодельные саночки или просто листы обшивки, на которых уложен, коконом завернутый в материю, труп. У многих прохожих на одежде заметны маленькие значки, фосфоресцирующие словно светлячки. Они помогали передвигаться в темное время суток, довершая своим присутствием фантастичность картины происходящего. Дорога из центра города до Сосновки в институт теперь занимала по полдня. Много успевает пробежать в голове пока находишься в пути.
Когда он вернулся домой из института вечером двадцать второго июня, на столе его уже ждали три повестки в военкомат. Сумев добраться в расположение назначенной ему военной части в районе Пскова, с предписанием механика лейтенанта в кармане, он застал там прифронтовую сумятицу первых дней войны: уставшие, молчаливые, беженцы с потерянным взглядом, толпами идущие в пыли по Рижскому шоссе со своими пожитками и детьми, санитарные обозы, красноармейцы, раненые и потерявшиеся в отступлении, призывники, направленные в расположение части, по слухам уже занятое наступающим врагом, все это смешалось в какую-то бессмысленную суматоху, полной кричащей безнадежности и отчаяния.
Оказалось, что его «танковый полк» находится еще только формируется и у них нет, на самом деле, ни одного танка. После нескольких дней бездействия, проведенных в полном неведении о дальнейшем будущем, наконец пришло распоряжение отступать, и постепенно продвигаясь в северном направлении они оказались под Павловском. Только тут у них, наконец, появились танки, главным образом это были машины побывавшие в боях, потрепанные и после серьезного ремонта. Все происходившее на этой войне совершенно противоречило его представлению об армии, твердо сложившемуся в последние годы, не хватало всего: техники, боеприпасов, вооружения, взрывчатки, в избытке были только люди.
Для борьбы с вражескими танками приходилось идти на разные ухищрения, включая связки гранат и бутылки с зажигательной смесью. На основе своего опыта Лёша задумал конструкцию противотанковой гранаты и, как-то оказавшись в городе, он улучил время, добрался до института и рассказал об этой идее товарищам. Идея понравилась и Юлий Харитон, в юности стажировавшийся в лаборатории Резерфорда и получивший докторское звание в Кембридже, с азартом занялся доработкой устройства. Вдвоем с ним они долго испытывали различные варианты гранаты на подбитом немецком танке в Павловске, пока окончательно не убедились в эффективности ее работы. Доработанный образец гранаты был передан на заводы для массового производства.
Под утро 23-го августа эшелон с физтеховской техникой и сотрудниками эвакуировался из Ленинграда. Через несколько дней немцы захватили железнодорожный узел Мга и вышли к Неве, перерезав таким образом последнюю сухопутную дорогу из города на «большую землю». В Ленинграде начались блокадные дни.
В январе Лёшу внезапно вызвали из его танковой части в Смольный, в комиссию по оборонным предложениям. В Смольном тогда находилось командование фронта вместе со всем руководством города: обкомом и горком партии, исполком городского совета – все находилось в одном месте. Начальник штаба фронта искал человека, способного заняться проблемой с грузовиками, начавшими проваливаться под лед на Ладожском озере. С наступлением холодов дорога по льду Ладоги превратилась в спасительную ниточку для осажденного города. По ней с большой земли, несмотря на бомбардировки и артобстрелы, ночи напролет шли тяжело груженые машины с продовольствием, боеприпасами и вооружением. По льду в город везли даже танки. Загадочным образом машины начали уходить под лед на обратном пути из города, когда они ехали без особой загрузки, вывозя в эвакуацию людей. Выйдя из закрытого маскировочными сетями здания Смольного, Алексей и решил направиться в родной институт, в надежде, что там ему помогут разобраться с проблемой.
Знакомое здание института тоже выглядело иначе чем до войны: как и в городе на всем была заметна печать войны. Большинство сотрудников уехало в эвакуацию, в Ленинграде в институте оставалось всего полтора десятка человек. Оставшиеся люди ютились в нескольких комнатах первого этажа. Второй этаж института занимала воинская часть. Войдя в здание ему бросились в глаза стены и потолки, почерневшие от копоти и дыма самодельных печей, называемых «буржуйками». Запах дыма был везде, сильно щекоча ноздри как в деревенской бане по-черному.
Первым, которого ему удалось обнаружить, был маленький скрюченный человечек с длинной щетиной на немытом, морщинистом лице, спавший прямо на столе в очень грязном, рваном ватнике, и в ватных штанах. Рядом со спящим, на столе мирно соседствовал телефонный аппарат. Леша узнал в старичке механика Матвеева, мастера на все руки, способного изготовить любую деталь на токарном станке, за что его чрезвычайно ценили в институте. Говорили, что когда давным-давно он пришел устраиваться на работу, папаша Иоффе категорически отказывался брать его, с недоверием относясь к его жалкой внешности.
- Лёха, паразит, ты откуда здесь взялся? – протирая кулачком узкие ото сна глаза, вопил довольный Матвеев.
Разлили по стаканам армейский спирт, припасенный у Алексея в рюкзаке, и он поделился своей новой задачей:
- Надо бы сконструировать установку, для регистрации колебаний льда на Ладожском озере. Такой, своего рода, «прогибограф». Возьмешься?
- Я-то с удовольствием. Ты же меня знаешь Лёшь. Но надо сначала с нашим теперешним начальником обсудить, с Пал Палычем.
Павел Павлович Кобеко, оставленный за главного в институте, колдовал в подвале над банками с краской, когда двое приятелей наткнулись на него, после недолгих поисков.
- Кузьмич, ты почему покинул дежурный пост. – возмутился Кобеко, обернувшись и увидев Матвеева. – а если нам позвонят сейчас? Некому ответить больше, и так на весь институт осталась одна телефонная линия.
Лёша с Павлом долго разговаривали в его кабинете. Кобеко был занят своей идеей выделить растительное масло, содержавшееся в составе красок и олифы, которое можно будет пустить в пищу. Идею прогибографа Павел сразу же одобрил и даже помог ответить на вопрос, сильно беспокоивший Алексея: где взять основание для устройства - массивную металлическую станину, необходимую для придания устойчивости всему измерителю?
- А что если попробовать взять столбики от решетки в парке Политехнического института? – предложил Кобеко.
Несколько дней спустя в заснеженном, пустынном парке случайные прохожие могли наблюдать следующую картину: трое доходяг в шапках ушанках вооружившись ломами и кувалдой активно ковыряли из земли тяжелые чугунные столбики, и потом волокли их на санках к физико-техническому институту.
Устройство удалось на славу. Изучив ленты самописцев, записавших колебания льда на озере, Леша определил, что критичная скорость для движения автомобилей составляла 35 км/час – на этой скорости проявлялся эффект резонанса: амплитуда колебаний резко увеличивалась, приводя разрушению льда. Похожий эффект стал причиной обрушения Египетского моста над Фонтанкой в 1905 году, когда по нему строевым шагом проходила воинская часть. Водителям ограничили скорость движения на льду, запретили обгон других автомобилей, увеличили расстояние между встречными автомобильными путями и провалы грузовиков под лед стали происходить значительно реже.
Успешное завершение работ отмечали в домике, сложенном из ледяных блоков на Ладожском озере, проводив свои грузы, ушедшие на большую землю. Друзей осенил настоящий приступ эйфории - поздравляли друг друга, обнимались, много шутили и веселились. Дни жизни в блокадном городе были очень скудны на проявления радости. У Пал Палыча нашлась бутылка спирта, которой с ним поделился один из водителей в благодарность за спасение его из большой полыньи на льду озера, которую Кобеко образно назвал "окном в бездну".
- А как же вы лихо тогда летом оседлали ретивого скакуна на Фонтанке! - лукаво щуря глаза восклицал Леша.
- Успел покататься! Сейчас и захочешь, а не получится - убрали коней. Спрятали подальше от снарядов и бомб.
Зашел разговор и о Валентине Иоффе.
- А что, разве она не уехала в эвакуацию? – удивился Алексей.
- Нет. Она сама решила остаться в Ленинграде, работает у нас на Балтийском флоте, размагничивает военные корабли, защищает их от мин. Я недавно отправил ее в Казань, по делам, но она скоро должна вернуться обратно.